Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

— О да, — подхватила Вереск, подбирая косу и снова укладывая ее на макушке в тугой узел. — Позор вам, господа, позор! Впрочем, Арагвейну простительно, его песни летят в цель вернее моих стрел, а вот чем оправдаетесь вы, господин мой, сын Ясеня?

— Разве лишь тем, что красота королевы затмила солнце, и я промахнулся, ослепленный ею, — усмехнулся Миртил. — Признаю, моя королева, заклад ваш. Увы, шкура испорчена.

— Действительно, — вздохнула Вереск, скалывая волосы гребнем. — Целых три прокола. Но мои мастера будут рады и такой. Пожалуй, я закажу седло в память об этой охоте. А оленину обещаю приготовить с можжевельником и подать на пиру в честь полнолуния.

— На пиру? Пощадите, госпожа! — в бледно-серых глазах Миртила плескалось веселье слишком явное, чтобы быть настоящим. — Неужели вы хотите, чтобы о нашем позоре узнали все Звездные холмы? Это жестоко, моя королева. Я удвою свой заклад, если вам это будет угодно, лишь бы мясо этого оленя попало прямиком в кладовые, минуя и королевский стол, и досужие языки.

— Вот как? — напоказ задумалась Вереск. — Два желания вместо одного? А вы что скажете, господин мой Терновник?

— Как будет угодно королеве, — бесстрастно отозвался Арагвейн, кидая собакам кусочки специально отрезанной требухи. — Я не стыжусь поражения и не жалею своего заклада.

— И впрямь, стоит ли жалеть серебра, если оно льется из флейты? — сладко заметил Миртил. — Песней больше, песней меньше…

— Возможно, тогда и вам стоит поучиться петь? — насмешливо отозвалась Вереск, подчеркнуто не замечая гневного взгляда медленно поднимающегося Арагвейна. — Зимние ночи длинны, а господин Терновник не всегда рядом, чтобы рассеять их мрак своим искусством. Хотите скрыть наш спор, господин мой Миртил, сын Ясеня? Извольте. Я не желаю ни двойного заклада, ни раздора в своей свите. Слишком многие слышали вашу похвальбу меткостью, и винить вам в этом лишь себя. Но…

Она невинно улыбнулась, глядя в пасмурное небо глаз Миртила и нарочито держа паузу. Улыбнулась, склонив голову набок, провела, будто в задумчивости кончиком языка по нижней губе. И бросила равнодушно:

— Пожалуй, я забуду об этом споре, если на том самом пиру в исполнение проигранного желания услышу ваше пение.

— Госпожа моя? — изумленно взметнулись вверх брови Миртила.

— Советую попросить господина Терновника постелить серебро его игры под бесценное золото вашего голоса, господин мой, — в точности скопировала его недавний сладкий тон Вереск. — Поистине говорят, что под его флейту и волк споет лучше дворцового барда.

Развернувшись так резко, что широкий подол юбки взлетел над землей почти до середины лодыжек, Вереск отошла от окровавленной туши, улыбаясь краешками губ. Протянула руку к оказавшемуся на пути кусту шиповника, наклонила ветку и ртом сорвала единственную обледенелую ягоду, алую, как пролитая недавно кровь. За спиной была тишина, только какая-то из гончих поскуливал в нетерпении, да фыркнула кобыла. Все было правильно, как и надо.

Промороженная жесткая плоть ягоды лопнула на сжатых зубах, Вереск осторожно откусила тонкую сладкую кожицу, не трогая наполненную колючими семенами сердцевинку. На ветку рядом уселся дрозд, возмущенно поглядывая на сидхе, отнявшую его законную еду. Пожав плечами, Вереск протянула ему на ладони оставшийся кусочек ягоды. Прикрыла глаза, вспомнив три темные кровавые ранки на золотисто-коричневом боку и три вырезанные из плоти стрелы, лежащие рядом на звездном серебре инея: с бело-зеленым оперением, голубым и зеленым. Кто мог ожидать, что дама Вереск сумеет поразить бегущего оленя наравне с опытными охотниками? Да еще превзойдет сразу двоих? Уж точно не Миртил из Дома Ясеня, чьи стрелы носят бело-зеленые полосы. А голубое и зеленое так легко спутать! Не иначе, по ошибке и второпях Вереск взяла перед охотой зеленую стрелу вместо своей голубой. А голубая оказалась ближе всего к условленной цели тоже случайно, ведь никто никогда не слышал, чтобы Арагвейн Терновник славился меткой стрельбой больше, чем игрой на флейте. Ах, какая досада, господин мой Миртил…

Дрозд, подозрительно присматривающийся к ягоде на ее ладошке, покосился за спину Вереск черной бусинкой глаза и вспорхнул.

— Вы испугали птичку, — насмешливо сказала Вереск, не поворачиваясь.

— Простите, госпожа, — отозвался Миртил ей в тон. — Видно, мои звезды сегодня затянуты тучами: что ни сделаю — все неладно. Чем же мне искупить эту вину? Разве самому попросить ягоду из ваших рук?

— Ягоду из моих рук еще нужно заслужить, — безмятежно сказала Вереск. — Дрозд мог бы спеть, а чем порадуете меня вы?

— Пусть поют в вашу честь те, у кого птичья судьба, — из-за спины сказал Миртил. — Дрозды и прочие… птахи. Не пригожусь ли я вам чем-нибудь иным, королева моя?

Вереск помолчала, слушая, как на дубовой ветке жалуется дрозд, которому потерянная ягода теперь кажется непредставимо желанной, конечно. Птицы не боятся сидхе, но от Миртила веет скрытой тугой силой. Опасностью… Сладкой, заманчивой, опасной мощью, что так и тянет прикоснуться, попробовать, а потом овладеть, укротив надменную силу. Дрозд неглуп, он вовремя улетел, не соблазнившись лакомством, но ты, воин, в глазах которого пасмурное предзимнее небо, пришел сам, полагаясь на свою силу перед слабой глупенькой женщиной. Нет, даже не глупенькой, а просто неосторожной. Той, что может отправиться на охоту с двумя рыцарями из свиты и всего одним охранником вопреки желанию мужа. Той, что заключает такие опрометчивые споры… Той, которой сегодня просто повезло с выстрелом, не так ли?

— Может быть, — задумчиво сказала Вереск, — может быть. Скажите, господин Миртил, если попрошу добыть этого дрозда, что пренебрег моей учтивостью и дружбой, как вы исполните мое желание?

— Как пожелаете, моя королева, — усмехнулся сзади Миртил. — Смею думать, по дрозду я не промахнусь ни стрелой, ни сетью, смотря какую судьбу заслужил этот невежа.

— А если я попрошу не дрозда? — тихо и бесстрастно спросила Вереск. — Не глупую пичугу, а дичь куда более редкую и опасную, с клыками и когтями, что принесли смерть уже не одному высокородному сидхе. Голос певчих птиц радует сердце, но на охоту за этой дичью я взяла бы с собой разве что матерого волка — в добавление к своим гончим.

— Где же гуляет этот редкий зверь? — еще тише прозвучал голос Миртила. — Чью шкуру я должен бросить под ноги своей королеве, чтоб заслужить ее милость?

— Раньше случалось гулять ему в зарослях боярышника, — нежно, нараспев сказала Вереск. — Но давно нет его следов на холмах Волшебной страны, и где искать этого зверя, мне нынче неведомо.

Слова упали в ледяную стынь, замерли между ними, как застывают на морозе капли воды фальшивыми драгоценностями. Миртил молчал, и Вереск отвечала тем же, глядя на сверкающую иголками инея ветку шиповника перед собой. Три почерневших листочка еще держались на тонкой колючей ветви, но и они, покрытые изморозью, казались не мертвой плотью куста, а изысканным украшением, приводящим в завистливый трепет любого ювелира.